ш а л а г р а м

Российский Фонд Трансперсональной Психологии

Международный Институт Ноосферы


Институт Ноосферных Исследований

г. Москва

Электронная почта Официальная страница ВКонтакте Российского Фонда Трансперсональной Психологии и Международного Института Ноосферы Официальный телеграмм-канал Российского Фонда Трансперсональной Психологии и Международного Института Ноосферы Официальный рутуб-канал Российского Фонда Трансперсональной Психологии и Международного Института Ноосферы Официальный видеоканал Российского Фонда Трансперсональной Психологии и Международного Института Ноосферы

ОБ ОРГАНИЗАЦИЯХ

МЕТАИСТОРИЯ

МЕСТА СИЛЫ

ШАМАНИЗМ

КУНТА ЙОГА

МАНИПУЛЯЦИЯ СОЗНАНИЕМ

ТАЙНЫ И ЗАГАДКИ

ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРА

КНИГИ И СТАТЬИ

АВТОРСКИЕ СЕМИНАРЫ

     
 

 

Глава 4

ЭЙНШТЕЙН И РЕЛИГИЯ
В.Г.Богораз (Тан)

Глава 6

 

Глава 5

 

Первобытное восприятие времени представляет аналогичный ряд таких же относительных и изменчивых сочетаний. Ряд указаний свидетельствует, прежде всего, о чрезвычайно значительных изменениях относительной длины данного промежутка времени. Внешняя длина и внутреннее наполнение времени расходятся часто с зияющим несоответствием. Так, сновидение может вместить огромное внутреннее содержание в короткую секунду, даже в часть секунды. То же относится к последним мгновениям жизни, к утопающему, к повешенному, насколько мы знаем их переживания от спасенных самоубийц. Перед ними проходит в какую-нибудь терцию секунды с странной отчетливостью связная картина всей минувшей жизни.

Такие же примеры и другие противоположные им известны из области религиозного экстаза. Такой-то отшельник, святой заглядевшись в экстазе на славу божию, утратил ощущение времени. И то, что он внутренне ощущал, как краткую секунду, объективно оказалось полувеком или веком. В других рассказах святом, герой и т. д. попадает в потусторонний мир, переживает там ряд ощущений и событий, видит сплетение вещей сложных, и разнообразных. И, когда он возвращается обратно на землю, все эти события оказываются втиснутыми, сгущенными в несколько кратких мгновений.

Век — как мгновение, или мгновение — как век, это в сущности одно и то же. В легендах и сказаниях различных народов постоянно являются такие сопоставления. Так, рассказы о феях западной Европы содержат эпизоды, относящиеся к пляске фей, которая внутренне длится, как несколько кратких часов, а внешне занимает полжизни. В других рассказах феи заставляют человека влиянием чар пережить целую жизнь в течение краткой минуты [10].

Другой ряд рассказов сообщает о том; как для такого-то лица, для 11,000 спящих дев, для христианских отроков в Эфесе, время совсем остановилось и, когда оно начало течь снова, минувший промежуток объективно оказывается, долгим, нередко свыше меры. Американский рассказ Вашингтона Ирвинга о судьбе Рип — Ван — Винкля, проспавшего четверть столетия, является новейшим примером. А средневековое сказание об очарованном замке представляет, как указано, предельную форму застывшего времени, превратившую мгновение в вечность.

Шаманизм тоже изобилует примерами такого сжатия или расширения времени. Припадок шаманского транса длится объективно не больше получаса, а субъективно представляет путешествие через несколько вселенных, полное поисков, забот и хлопот, сражений, смертельных опасностей. Если перечислить внутреннее время наружу, человеческой жизни не хватит. Так в упомянутом раньше рассказе шаман поднимается на небо вертикальным восхождением, очевидно не в трансе, а в обычном состоянии. Он летит и летит, уже голова его поседела, а неба не видно. Наконец, встречает другого шамана. Этот спускается с неба вниз. «Что, далеко»? — спрашивают они оба друг у друга. Они встретились на полдороге. Человеческой жизни хватает лишь на половину пути, который, однако, совершается таким же шаманом в состоянии транса, совсем. Незаметно, в виде предисловия к настоящему странствию.

Противоположный пример был указан во Введении, в шаманской параллели философского примера № 3. Год или два потусторонних странствий шамана при возвращении на землю оказались неожиданно дольше человеческой жизни.

Такое восприятие времени, очевидно, представляет не только простое сжатие пли расширение данного промежутка. Напротив того, особенно в последнем примере, мы имеем две разные меры времени, очевидно, независимые и несогласованные друг с другом. Потусторонний мир и наш человеческий мир имеют особое время для каждого, и свести это время вместе, в сущности, невозможно. Сведение кончается катастрофой и распадом элементов.

Если проанализировать более внимательно каждый пример первобытного восприятия времени, относящийся к потустороннему миру, мы видим, что такое восприятие заключает два раздельных элемента, и о каждом элементе надо сказать особо.

Первый элемент представляет простое сжатие или расширение данного промежутка времени. Такое расширение или сжатие зависит всецело от степени наполнения данного промежутка времени разнообразными ощущениями потустороннего мира. Время, наполненное новыми ощущениями, расширяется и его протяженность растет. В других случаях интенсивность ощущения заменяет разнообразие и сложность.

Второй элемент представляет остановку времени, которая в иных случаях однородна и предельна, как в примере № 1, в других случаях она соединяется с простых растяжением времени. Таким образом, общая формула религиозного экстаза приобретает сложный характер. Святой или герой, восхищенный небесною славой, потерял ощущение времени. В результате оказалось растяжение времени, лишь отчасти и post factum наполняемое суммой ощущений экстаза. В некоторых случаях, например, в примере № 3, каждый мир, очевидно, имеет свое собственное время.

Даже в одном и том же мире, например, в нашем собственном, можно указать ряд различных восприятий времени, не допускающих согласования. Возьмем, например, две индивидуальные жизни, жизнь человека, которая длится три четверти века, и жизнь бабочки поденки, длящуюся несколько часов. Можно, однако, полагать, что даже у поденки внутреннее ощущение жизненного срока достаточно растянуто и не имеет такой быстролетной летучести, как нам кажется извне. Предположим, что человеческое сознание переносится в условия жизни поденки. Короткий жизненный срок поденки неминуемо растянется и превратится в достаточно длинную жизнь. Однако невозможно совместить в одном, сознании два различных течения времени. И то же человеческое я, прожившее жизнь поденки до конца и возвратившееся обратно в условия обычной человеческой жизни, не будет в состоянии припомнить эту жизнь поденки, как течение какого-нибудь времени. Собственный критерий времени поденки и критерий человеческого времени будут непригодны для такого совмещения и вступят в борьбу, без всякого возможного исхода.

В сущности, каждый человек, каждый живой индивид, имеет свое собственное время. Люди с сангвинистическим темпераментом имеют одно время, с флегматическим — другое, с меланхолическим — третье. Различия не очень значительны, но все-таки полного совпадения отнюдь не существует.

Между прочим, и этюд Уэллса «Новейший ускоритель», упомянутый выше, заключает несомненное совмещение несовместимого. Никак невозможно сначала прожить пять минут по обычному, потом пять минут — как полдня, потом опять пять минут по обычному.

Во всяком случае, время потустороннего мира не допускает совмещения с временем мира земного. Вот почему, чукотский шаман путешественник, эфесские юноши, и пр., вернувшись обратно в наш собственный мир, не могли приспособиться к прежнему течению времени и тотчас же умерли и ушли навсегда.

Мы приходим, таким обрезом, к другой формуле новейшей физики, относящейся к времени. Никакого абсолютного времени вообще не существует. Каждая из двух систем S и S1, движущихся в пространстве одна относительно другой, имеет свое собственное время, доступное для исчисления лишь наблюдателю, который движется вместе с той же системой. Понятия об одновременности в общем смысле слова не существует.

В связи с этим первобытное сознание не чувствует особой склонности подчеркивать относительность времени путем расширения или сжатия одного и того же промежутка. Можно, напротив, сказать, что восприятие времени вообще отвергается, отбрасывается прочь при самом созидании общего шаманистического восприятия вселенной.

Можно пойти далее дальше и сделать для психофизического восприятия мира, свойственного шаманизму, следующие дальнейшие выводы из неприятия времени. При отсутствии одновременности, сосуществование и совпадение проявлений бытия, существующих в разных системах и имеющих внешнюю видимость и пространственную трехмерность, такое совпадение должно восприниматься в каком-то ином порядке, вне категории времени.

Яркий пример такого вневременного совпадения приведен в рассказе Уэллса: «Случай с глазами м-ра Девисона». Англичанин, работающий в своей лаборатории в Лондоне, поражен шаровидной молнией, влетевшей в окно. Он ослеп, натыкается на стены и в то же время видит солнечный остров, чаек, песок и бушующее море. Зрение его переместилось на 1800 и находится у антиподов в южном полушарии. С тех пор он видит два зрительных мира, перекрывающих друг друга: 1) Лондон и 2) Остров на Тихом Океане. Днем, с лондонского утра до лондонского вечера, старый зрительный мир сильнее и ярче, и новый ощущается, как некий туман, как отпечаток недопроявленного негатива. Но с лондонского вечера лондонский зрительный мир бледнеет, а тихоокеанский усиливается и к полночи обращается в полную зрительную иллюзию. Лондонский мир, в свою очередь, бледнеет до степени тумана. Ночью пациент не может ходить по городу, его водят под-руки. Двойственные зрительные ощущения причиняют немало неожиданных явлений, вот пациент спустился, под-руку со спутниками, в низко расположенную часть Лондона. Ему одновременно кажется, что в тихоокеанском кругозоре он опустился под воду и идет в глубине, как будто водолаз. Навстречу плывет огромная акула. Он разрезает ее пополам, как бесплотную тень и проходит дальше. Ибо болезнь его только зрительная, а телесное его бытие в остальных отношениях по-прежнему находится в Лондоне. Дальше попадается другое видение, затонувший корабль. На носу, на палубе, трупы матросов, изъеденные рыбами. Оно тоже наплывает на больного, как яркая галлюцинация, и, совершенно бесплотное, проносится дальше.

Мы имеем, таким образом, два трехмерных зрительных коллективных восприятия жизни, которые совпадают в каком-то неизвестном, но вневременном порядке.

Время, исключенное здесь — это как раз то время, которое было бы необходимо, чтобы в естественном порядке перейти от одной зрительной картины к другой. Ибо в реальном бытии эти картины разделены определенным протяжением пространства. Но это пространство, разделяющее их и подлежащее преодолению, в данном случае становится временем. Это — четвертое измерение пространства, расстояние пространства, превращенное во время и ощущаемое, как таковое. И в данном случае оно отбрасывается прочь, и две трехмерности просто налегают друг на друга.

Первобытное познание религии переполнено такими сосуществованиями бытия, трехмерными порознь, но покрывающими друг друга в каком-то вневременном порядке.

Мыши, например, обитают на нашей земле. Но где-то существует особая мышиная область. Там эти самые мыши живут в какой-то иной ипостаси бытия. Имеют жилища, запасы, орудия, утварь, справляют обряды, приносят соответствующие жертвы. Земной шаман попадает в эту область. Старуха больна горлом. На нашей земле это — мышь, которая попела в соломенную пленку (силок), поставленную нашими земными ребятишками. Можно лечить ее двояко. Или врачевать ее шаманством там, в той особенной области, пока не лопнет пленка здесь. Тогда старуха исцелится. Можно просто оборвать пленку здесь. Мышь убежит, и старуха опять-таки исцелится там. Шаман врачует там, вылечивает старуху. Соломенная пленка на земле лопается, и мышь убегает. Шаману дают в уплату стяг мяса, свиток ремня, тюленьи шкуры. Но на нашей земле эти дары превращаются в сухие ветки и в вялые листья.

Мы видели, что золото, данное феями, попав в наш мир, точно также обращается в вялые листья. Есть и обратные случаи, когда малоценные предметы, данные феями, попав в наш мир, обращаются в золото. В Гоголевском рассказе «Пропавшая грамота» даже простые игральные карты в руках у ведьмы выглядят шестерками и семерками, а, попав в руки казака и окрещенные, в виде заклинания, превращаются в тузов и королей. Конечно, это адские карты, с «того света», попавшие в наш мир.

Между прочим, по поводу этого странного соотношения двух миров новейший английский фольклорист Мак-Кулох говорит следующее: «Царство фей» часто представляется, как некая область четвертого измерения, перекрывающая и проникающая наш собственный мир. В других случаях царство фей представляется, как особый потусторонний мир, расположенный где-то под землей или под водой, или на каких-то отдаленных островах» [10].

В сущности говоря, оба эти представления, область четвертого измерения и особый «потусторонний мир» покрывают друг друга.

В приведенном мною примере мыши и вся их собирательная жизнь имеют две ипостаси, две формы бытия, разделенные одна от другой, но вместе с тем существующие рядом в какой-то постоянной связи. Та же самая мышь существует здесь и существует там. Она и раздельна, и двойственна, и в то же время это одно нераздельное, тождественное бытие.

С этой точки зрения становится понятно, как одно и то же существо может пребывать одновременно в двух разных местах, т.-е. собственно говоря, не одновременно, а вневременно, независимо от восприятия времени.

Другой пример. Человек, околдованный шаманом, бросился бежать из спального помещения наружу. Побежит, побежит, глянет кругом, все те же стены, обезумеет, бежит дальше. Наконец, выскочил из спального помещения и тем самым выскочил из одной вселенной, нашей земной. Теперь он бежит по второму помещению, наружному. Оглянется кругом: все те же стены, обезумеет, бросится дальше. Наконец, выскочил из наружного шатра и тем самым выскочил из второй вселенной, надземной, и попал на изнанку небес, на зыблющуюся твердь облаков. Там, утопая, погибает. В этих примерах не менее ярко, чем у Уэллса, выступает совпадение двух ощущений бытия трехмерных каждое порознь, но совпадающих вневременно.

Земной шатер, состоящий из двух помещений, связанных вместе, перекрывается представлением, о двух мирах, тоже связанных вместе. И околдованный человек видит одновременно то и другое трехмерное зрительное представление.

Третий пример. В чукотском поселке захворал юноша. Его болезнь растет день ото дня. Он сидит в спальном помещении жилища, повесив голову. Дядя его берет бубен и принимается шаманить, призывая своих духов-помощников. «Что такое с мальчиком?» спрашивает он у одного из них. Дух отвечает «Далеко в американской стране есть девушка без отца, без матери. Она живет в железном жилище, не имеющем выхода. Она старается унести твоего племянника себе в мужья». Дядя посылает в Америку другого духа-помощника, маленькую птичку, Перрупер. Птичка подлетает к железному дому и после долгих хлопот и розысков, находит, наконец, щелку и заглядывает в дом. И она видит. Юная чета сидит рядом на шкурах. Жена крошит вареное мясо и, пока муж ест, она глядит ему заботливо в глаза. И это тот самый юноша, что и там, в чукотском поселке.

На рисунке № 16 изображена любопытная сцена, представляющая довольно наглядно такое совпадение двух коллективных организованных ипостасей одного и того же бытия.

Рис.16. Охота дельфинов-касаток на группу моржей.

Рис.16. Охота дельфинов-касаток на группу моржей.

Рисунок представляет охоту, точнее облаву, свирепых дельфинов-касаток на группу моржей. Касатка (Orca gladiator) — это огромный, чрезвычайно проворный дельфин, который, действительно, охотится группами и нападает довольно успешно даже на китов. Это выражено, между прочим, в английском имени касатки killer-whale «истребитель китов». Киты панически боятся касаток и, убегая от них, бросаются к берегу и нередко разбиваются о камни или даже выбрасываются на отмель. Также и тюлени, и моржи боятся касаток и бросаются от них к берегу, где и попадают в область воздействий другого врага, человека. В связи с этим многие приморские племена северо-востока Азии считают касатку благодетельным «хозяином моря», покровителем человеческой охоты, подателем морского зверя.

Сахалинские гиляки считают касатку помощником морского бога. Партия касаток, окружив кита и вырывая у него куски мяса своими острыми зубами, — как это, действительно, бывает, — потом относит эту добычу морскому богу,

С касатками связано поэтому много легенд и своеобразных представлений. Чукчи называют касаток «долгоносые птицы». Рыло у касатки довольно тупое. Но на спине у нее длинный жировой плавник, действительно с виду заостренный, но в сущности мягкий.

По чукотским представлениям касатки — это люди-охотники. Они охотятся партиями в восемь штук, подобно тому, как и чукчи с эскимосами промышляют зверя артелями из восьми человек, и каждая артель имеет особую большую кожаную лодку. Чукчи поэтому и партию касаток, завиденную в море, — а их можно различить издали именно по их острым торчащим плавникам, — тоже называют большей частью «лодкой касаток».

Сахалинские гиляки в этом отношении идут так далеко, что один из них, по свидетельству Л. Я. Штернберга, так и говорил ему, указывая на касатку: «Ты думаешь, это касатка? Это охотничья лодка, а вот та впереди — это сабля касатки-хозяина» [11].

После этих предварительных объяснений будет понятно и содержание рисунка. Партия касаток окружила моржей. В сущности, и моржи, и касатки — это люди. У них оттого пририсованы снизу по две ноги. Слева нарисован касатка-начальник, который очевидно руководит нападением.

Сверху человеческая охотничья лодка, которая выжидает, — как это опять-таки бывает, — не бросятся ли моржи от касаток в ее сторону. Перед этой лодкой еще одна касатка. Она, по словам рисовавшего, просила у людей табаку: очевидно, в обмен за подгонку моржей. Просьба нарисована в виде особой черточки. Понимать надо так, что люди принесли касаткам жертву табаком, прося их уделить и им, людям, часть добычи.

Мы имеем здесь во всей этой сумме поверий, представленных также и графически, довольно отчетливый случай совпадения двух коллективных организованных ипостасей одного и того же бытия. Касатки суть дельфины и одновременно человекоподобные охотники, и еще духи-покровители, хозяева дичи.

Рядом с этими коллективными совпадениями целых зрительных картин, даже целых организованных миров, можно поставить другие совпадения, более индивидуальные, но в сущности того же порядка. Они чрезвычайно многочисленны.

Одно и то же лицо, существо, бытие — представляется имеющим несколько ипостасей, раздельных, не все же совпадающих. Эти различные формы ничуть не чередуются, сменяя друг друга в определенной последовательности. Они существуют одновременно или, лучше сказать, вневременно. Они как изнанка и лицо ткани, как верхняя и нижняя поверхность одной и той же плоскости.

Люди — звери. Звери — люди. Племя Трумаи на плоскогорье Хингу в Средней Бразилии живет рыбной ловлей. Для своих соседей Бакаири Трумаи, по словам фон-ден-Штейнена, это просто водяные животные. Они спускаются на дно реки, чтоб спать там. И там, на дне, они ловят рыбу [12].

Люди из племени Бороро, по словам того же фон-ден-Штейнена, сами о себе говорят, что они красные попугаи Ара.

Это — сочетания тоже коллективные, но они ведут нас к пониманию других индивидуальных сочетании.

Горностай — это статный молодец в белой одежде, прекрасный и ловкий охотник. Со всем тем он не перестает быть горностаем. Вольга Святославич из былины встряхнулся и прикинулся рыбой, шмелем, жеребцом. Вместе с тем он не перестал быть Вольгой Святославичем. Аполлон ловит Дафпу, как в мраморной группе Кановы. Дафна обращается в лавр. Это и дева, и дерево.

Если перейти к графическим изображениям совпадения различных ипостасей, можно привести множество поразительных примеров.

Вот на рисунке № 17 изображен Ворон, устроитель мира. Тело у него человечье, голова воронья, с правой стороны рука, а с левой крыло. Это и ворон, и вместе человек. На рисунке № 18 целая серия таких двойственных двуипостасных фигур. Рыба с руками человека, сороконожка с круглым лицом и в особом головном уборе, лисица — тоже и т. д. На рисунке № 19 — дух падучей болезни. У него сразу два лица, человеческое и звериное.

Рис.17. Ворон-человек.

Рис.17. Ворон-человек.

Рис.18. Духи двойного образа.

Рис.18. Духи двойного образа.

Рис.19. Дух падучей болезни двойного образа.

Рис.19. Дух падучей болезни двойного образа.

Костяные фигурки, двуглавые или двуликие, попадаются во множестве у самых различных народов. Одно лицо звериное, другое птичье, или одно — человеческое, другое — звериное. Лица поставлены рядом или одно над другим, или одно вверху, другое внизу и т. п.

На рисунке № 20 мы видим шаманских духов-помощников именно такой двуипостасной, двуликой формы. Справ летящая птица, а слева крылатый летящий олень. У птицы в нижней части тела есть человеческое лицо, а у оленя там же — фигура птицы.

Рис.20. Шаманские духи-помощники двойного образа.

Рис.20. Шаманские духи-помощники двойного образа.

Внутри шатра женщина-шаманка, положив к себе на колени больного, лечит его заклинаниями. Это на ее зов прилетают два духа-помощника, справа и слева.

Приведенные примеры, между прочим, свидетельствуют, что различие ипостасей бытия связано часто с различием величин. Очень яркое выражение этого можно найти, например, в таком заклинании, которое применяется северным путником, одиноко ночующим в поле, в защиту от злых духов. Надо иметь при себе камушек, амулет, и надо говорить: «Я не здесь, я в этом камне. И этот камешек есть скала среди океана. Я сижу на его верхушке. У скалы крутые и скользкие бока, духи лезут на скалу, и ломают себе когти и пальцы, и не могут взлезть».

Другое заклинание: «Я не сплю на земле. Я влезаю в ухо к своему оленю. Духи, которые приходят, не находят меня».

Между прочим, эта отрицательная форма заклинания нисколько не отрицает совпадения ипостасей. Она применяется только для того, чтобы сбить духов с толку. И смысл ее тот, что вот мое бытие имеет две ипостаси. Одна здесь, а другая на море. И вместо одной ипостаси, я подставляю вам другую.

Следует отметить, что перестановка ипостасей из знакомой в незнакомую, из обычной в необычную, отмечается часто на отходе, на исчезании образов. Человек разговаривает со встречным и все время принимает его тоже за человека. Наконец они расстаются. Кто-нибудь из них отходит, и вдруг на некотором расстоянии оказывается, что этот предполагаемый человек или группа людей — уть в сущности волки, горностаи, лисицы. Они улетают или убегают с криком, похожим на хохот.

В юкагирской сказке, очень распространенной также и среди местного русского населения (на реке Колыме), мы встречаем морских путников, которые странствуют с острова на остров. На одном острове они встретили людей, которые жили в землянках. Эти люди щедро угостили их мясом. Но когда они отъехали от острова, то увидели, что их бывшие хозяева не люди, а песцы.

Точно также в различных чукотских сказках незнакомая гостья, испуганная хозяином, убегает лисицей с криком: «ка, ка, ка!» Ребятишки, внезапно испуганные матерью, превращаются тотчас в животных и спасаются бегством. Один уползает росомахой, другой улетает уткой-савкой (Anas fuligula) и т. д. Мать тоже уходит медведицей.

Точно также и Скиннер сообщает о племени Ленапе: «Дух-хранитель большей частью сперва появляется в человеческом образе и только под конец, когда он уже на уходе, человек, наконец, замечает его истинный образ, большей частью звериный или птичий [13].

Другой пример: «Старик по имени Покатегемун в особом видении встретил своего покровителя. Покровитель имел человеческий образ и дал ему свое благословение. Только уже на уходе это существо вдруг закричало: «Кванк, кванк, кванк!» Тогда Покатегемун заметил, что это в сущности утка и что, даже ее тело наполовину белое, наполовину черное».

В третьем примере такое же существо неожиданно улетело прочь в образе вороны с криком: «Га, га, гат!»

В четвертом примере такие же существа сказали человеку: «Теперь мы оставляем тебя. Смотри на нас внимательно!» Они затопали по берегу, и через минуту он увидел, что они бегут рысью. То были волки. «А ведь я считал их за людей», сказал человек.

Выше были указаны такие же примеры превращений на отходе, например, якутский рассказ о том, как шаман отгоняет духов болезни, враждебных человеку, и они изменяют свою форму, обращаясь в бегство, и потом на расстоянии меняют ее снова и снова, и притом сокращаются в объеме. Я указывал также на связь этих представлений с законом перспективы. Предметы, удаляясь, уменьшаются в объеме. Заодно с этим они имеют полную возможность проявлять наклонность к изменению формы, точнее, к проявлению другой формы, более меньших размеров, свойственной им, но скрытой от наблюдателя в начале их встречи.

Последующее развитие анимизма вносит, наконец, в эту систему превращений элемент времени, элемент последовательности. Совпадающие, сосуществующие ипостаси превращаются в фазы, которые сменяют друг друга поочередно, — сперва одна, а потом другая.

Можно напомнить, например, общеизвестное заклинание из старой русской сказки: «Сивка, бурка, вещая каурка, встань передо мною, как лист перед травою». Влез сивке в ухо и вылез оттуда такой молодец, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Из старых представлений анимизма это заклинание сохранило только влезание в лошадиное ухо, причем, разумеется, предполагается внезапное сокращение размеров, по существу совершенно двуипостасное. Новая форма, которую принимает герой, представляется уже, как последующая по времени. Сказка подчеркивает, что герой изменился, сделался иным, не таким, как был прежде. С дальнейшим развитием анимизма одна из форм становится постоянной, существенной формой бытия, другая начинает постепенно отмирать, превращаться в маску, в наружный покров, в обиталище, в футляр и даже в простое украшение, в малозначительный аксессуар.

В различных примерах выступает вперед то одна, то другая сторона такого позднейшего изменения наружных ипостасных форм.

В юкагирской сказке волки отбросили прочь свои волчьи маски и явились настоящими людьми. Или даже два гриба мухомора сняли свои пестрые шляпы и явились такими-то богами. Маски, переодевания являются существенной частью таких представлений о животных. Отсюда развиваются маскированные пляски первобытных племен, столь распространенные повсюду, которые, между прочим, быстро драматизировались и дали начало театру. Те же маскированные пляски в более прямой форме сохранились в виде католических процессий и религиозных мистерий с воплощением взятых, в виде так называемого вертепного пещного «действа», связанного с Рождеством, в виде хождения ряженых, связанного с колядками того же Рождества, в виде представления с медведем и козой и пр.

В другом роде сказок, тоже весьма распространенных, развивается идея о второй ипостаси бытия, как о жилище, о футляре. Духи предметов, о которых я говорил выше, обитают именно в таких специальных жилищах, прикрепленные к ним постоянно. Водяной обитает в омуте, нимфа в ручье, греческая дриада в дереве, в дупле или в листьях. Русская лесная русалка тоже живет в дупле дерева или просто «на суку сидит», как у Пушкина.

Третий ряд сказаний и легенд представляет вторую ипостась, как простое украшение, простую принадлежность.

Богиня Изида, бывшая некогда просто коровой, сохранила коровьи рога, как головной убор. Греческая Гера, тоже бывшая корова, осталась у Гомера только «волоокой», Афина, бывшая сова, осталась «совоокой». Афродита, бывшая голубка, которая в древнейшем периоде так и изображалась голубкой, позднее летит на колеснице, несомой голубями. Зевс-орел — имеет позднее орла в служебной роли. Артемида, богиня охоты, имеет служебную лань и пр.

С другой стороны, сказания народов с более высокой культурой удержали множество примеров с идеями старого типа о двух или нескольких формах, ипостасях бытия, совпадающих во вневременном порядке. Тек, в индусской легенде о Шактивега, из известного собрания сказок Катасаритсагара, княжна Канакареха требует, чтобы ее женихи посетили волшебный «Золотой Город». Герой Шактивега после многих приключений попадает в эту заколдованную область. Там он находит в великолепном покое на золотой постели человеческое тело, покрытое покровом из тончайшего холста. Подняв покров, он видит свою возлюбленную княжну. Она лежит в бесчувственном состоянии на этой золотой постели. Он обходит и другие покои и находит в каждом такую же постель и такой же прекрасный и бесчувственный девичий образ. Каждая красавица имеет две формы жизни, одну на земле, другую в «Золотом Городе». И можно жениться на ней, сообразно обстоятельствам, там или тут.

Это четкое изображение различных ипостасей того же бытия явственно напоминает более первобытные рассказы, приведенные выше, например, чукотский рассказ об американской девушке, похищающей себе жениха из чукотского поселка.

Можно, однако, отметить, что индусская сказка сделала шаг вперед на пути ослабления одной из ипостасей.

В чукотском рассказе юноша, часть жизни которого перенесена в Америку, начинает хворать. В индусском рассказе одна из ипостасей стала бесчувственной, утратила жизнь и сохранила только Форму.

Это сравнение различных примеров весьма уясняет весь ход изменения идеи ипостасей от их полной равнозначности до совершенного отмирания второй ипостаси и обращения ее в простую принадлежность первой.

 

 Глава 4

ЭЙНШТЕЙН И РЕЛИГИЯ

Глава 6

 

© В.Г.Богораз (Тан). 1923.
© Международный Институт Ноосферы. Дмитрий Рязанов, OCR, дизайн. 2005.